Невероятно, насколько полезно бывает иногда попытаться сформулировать свои разрозненные мысли совершенно незнакомым людям, к тому же на чужом языке. Идея о том, что часовой механизм является выражением отношения общества к окружающему миру, к собственно цели и смыслу существования, не нова.

ЧАСЫ ДЛЯ GENERAL ELECTRIC
Невероятно, насколько полезно бывает иногда попытаться сформулировать свои разрозненные мысли совершенно незнакомым людям, к тому же на чужом языке. Идея о том, что часовой механизм является выражением отношения общества к окружающему миру, к собственно цели и смыслу существования, не нова. Она постоянно возникала в цитатах, картинах и даже фильмах. Она формировалась кусочками на бумажках и конвертах, но никак не хотела умещаться в рамки одной статьи. Пока два случайных попутчика, инженеры General Electric из города Фейрфилд, штат Коннектикут, не попросили рассказать: а что это значит — писать про часы. Зачем они — часы эти — вообще нужны? Вот мы, простые американские парни, часов не носим. И не думаем о них. Почему же эта тема считается такой актуальной? Только не надо говорить про престиж и статус. Может, это работает в России, но не в городе Фейрфилд. штат Коннектикут. В конце концов мы заключили пари: они купят часы, если услышат достойную историю.
Спасибо вам, Джон и Рик. где бы вы сейчас ни находились. А вот, собственно, и история.

ЭДМОН ДАНТЕС — СУПЕРЗВЕЗДА
Античное, скандинавское и прочее языческое, равно как и буддистское, время было циклично. Все возникало из праха, в прах же обращалось, согласно космическим циклам. Боги циклического мира живут вечно, они и символизируют собой вечность, поскольку были причастны к сотворению мира и в последнюю минуту всегда находят способ одолеть всех своих врагов.
Единственно, чего они боятся — это забвения. В свое время Киплинг в «Строителях моста» остроумно описал встречу британского инженера со всем индийским пантеоном: одна-две дамбы на Ганге и все, конец древним богам. Люди перестают приносить жертвы в храмы, а идут наниматься на работу в миссии. Забвение — это действительно и есть самое страшное наказание. Не физическая, но моральная смерть божества, каким бы оно ни было волшебным и физически развитым.
Христиане стали первыми, кто ответил на вопрос, куда мы идем. Иисус, как Эдмон Дантес, оставил месть обидчикам напоследок, подобно самому сладкому блюду. Он заставил народ жить в ожидании: вот он вернется и тогда уж точно со всеми разберется. Так же и граф Монте-Кристо позволил своим обидчикам прожить полноценную жизнь, прежде чем припечатать их карающей дланью.
Отринув ненужное и сомнительное сотворение мира лишь как одно из доказательств силы бога, христианство ограничило жизнь млекопитающих двумя четкими временными ориентирами: от пришествия до пришествия. И здесь в роли горстки заговорщиков невольно оказался весь мир. Даже заблаговременно умершие не могут спокойно пребывать в своих могилах или грустить в мрачном Аиде, а ожидают, когда по звонку их поднимут и призовут к финальному ответу.
На фоне лениво закрученных циклов древних религий христианство стало религией-лучом. направленным из пункта А в пункт Б. Не удивительно, что в Новом Завете всего одна история: Иисусу не надо рассказывать о себе небылицы, чтобы внушить ужас и поклонение. Невозможно забыть о таком боге, который все главные чудеса отложил на потом. Страшно же: а вдруг правда?

ЛОВУШКА КРУГА
Итак, христианство оказалось самой компактной, самой прямой, самой быстрой религией в мире, этаким своеобразным духовным квик-сервисом. Именно поэтому христианские ученые оказались самыми пытливыми и эффективными в плане результатов. Конечность мира и краткосрочность жизни предполагают большую активность.
В христианском мире ничего не повторяется, каждый поступок имеет следствие, человек — не часть мира и времени, а самоходная машина, пересекающая минное поле. Если представить себе идеальные христианские часы, то это должна быть невероятно длинная свеча, расчерченная на равные отрезки. По мере сгорания сегментов делаются дела, рождаются и умирают люди. А когда свеча догорит окончательно, тогда и наступит новый мир. Не удивительно, что литургическое сознание наложило отпечаток на сознание простых масс — люди начали планировать свою жизнь на несколько сегментов вперед.
К сожалению, создание подобного прибора было физически неосуществимо в Средние века. Поэтому для измерения отрезков нужно было придумать что-то более компактное и точное. Таким прибором стал маятник Галилея. Это вроде бы вполне линейное устройство, заменившее бесконечно длинную свечу, качается себе туда и сюда, вперед и назад и отсчитывает таким образом мгновения. Но неожиданным и достаточно подлым результатом развития мысли стало то, что на его основе появились баланс-спираль и круглый циферблат со стрелками, символизирующие депрессивную с точки зрения христианства бесконечность. Впрочем, так всегда бывает, когда за дело берутся философы, а не техники.
Таким образом, часы превратились в вещь, по сути, совершенно антихристианскую: они стали символом бесконечного и цикличного времени. Христиане до смерти боятся кругов и всего замкнутого, им постоянно нужно развитие, потому что именно развитие напоминает о неминуемом конце. Каждый взятый рубеж — это ступенька на пути к последнему рубежу.
Мысль о том, что мы, возможно, одни во Вселенной заперты на этой планете и все это ничем не закончится — ни хорошим, ни плохим, а просто ничем, — для человека с его конечной жизнью невыносима. Поэтому люди интуитивно ищут цель, бессознательно стремятся ограничить историю мира на манер собственного краткосрочного существования. Умереть во имя идеи, а не просто из вежливости, как Сократ, — вот идеал любого христианского философа.
И вот в жизнь простых христиан, живущих в линейном времени, входят часы. Прибор, наглядно показывающий, что сегодня тот же самый день, что был вчера. Нельзя два раза войти в одну реку, но можно два раза очутиться в одном и том же полудне: и часы будут те же, и цифры одинаковые. Не случайно именно после изобретения часов и их прочного распространения христианство начало сдавать позиции, а в головах у писателей появились мыслишки о возможности путешествия в прошлое и будущее. Заметим: в цикличном времени древних понятия прошлого и будущего зачастую накладывались друг на друга, прямолинейное же христианское сознание подобного не приемлет, у него всегда «вчера» предшествует «завтра», и никак иначе.

ТЫСЯЧА ВОСЕМЬСОТ
Возвращению часов к их истинной линейной концепции способствовал XX век, по-своему возродивший христианскую конструкцию «точка отсчета — цель». Технический прогресс и линейное времяисчисление — близнецы-братья.
Когда в жизни масс есть цель, смысл и предчувствие чего-то великого, тут не до мистики. Наука становится важнее ощущений. В 60-х в споре между физиками и лириками, безусловно, лидировали первые: они и читали больше, и сознание у них было гибче, и стихи они сочиняли играючи. А еще они знали, что такое «квант» и «синхрофазотрон». Поэтому часы из «бездонного сундука времени» превратились в просто технический прибор. И основная задача часовщиков всех времен и народов — сделать их максимально точными и универсальными — вскоре была успешно решена.
Часы не просто стали сверхточными и дешевыми в производстве. У них появилась цифровая электронная индикация, которая быстро проникла во все сферы жизни.
Электронные часы не только стали модной вещью. Четыре светящиеся цифры проникли на улицы, в метро, на холодильники и плиты, на приборные доски автомобилей. Дошло до того, что дети 80-х не умели пользоваться и боялись обыкновенных стрелочных часов. Для них куда проще было воспринимать текущее время прямо так, как оно написано. Помните анекдот про «тысяча восемьсот»? А ведь сегодня он вообще утратил смысл.
Будущее XXI века рисовалось так: мы все сядем в ракеты и полетим. Или к нам кто-то прилетит. Или потомки детей-цветов, переевших ЛСД, превратятся в расу сверхлюдей. В любом случае мир изменится. И возникшая тогда сага о звездных войнах воспринималась как новая религия, и далеко не только благодаря спецэффектам.
Знаменитый «кварцевый кризис», чуть было не уничтоживший всю швейцарскую часовую промышленность, стал возможен не только потому, что японцы оказались более продвинутыми в плане технологий и дешевизны. Просто в контексте того времени довольно трудно представить себе какого-нибудь капитана третьего космофлота. направляющегося на альфа Центавра с Breguet Classique Tourbillon на запястье. Никому даже и в голову не приходило изучать, что там в часах крутится. Они воспринимались или как навороченные технические приборы (до 90-х компания Seiko, упорно смотревшая в будущее, пыталась скрестить часы с пейджером, телевизором и фотоаппаратом), или как просто еще одно модное украшение. А высшим проявлением линейной концепции времени стал цифровой таймер, лениво, но неумолимо отсчитывающий оставшиеся секунды.

СОМНЕНЬЯ НЕТУ — ЗАМКНУТ МИР
Однако электронно-линейное мировоззрение просуществовало недолго. Уже в 80-х настал крах идеи. Закончилась холодная война — и закончилась ничем, тридцать лет противостояния завершились не апокалипсисом, а чаепитием у Женевского озера. Грохнулся «Челленджер», что стало началом конца космической программы NASA. Стал падать интерес к уфологам, и эти одни из самых популярных ученых превратились в самых низкооплачиваемых и полузабытых работников. Наконец, утопили «Мир». Даже слабенькая надежда, что в миллениум все-таки наступит конец света, ненадолго взбодрившая приунывших адептов линейного сознания, и та себя не оправдала.
У человечества снова нет цели. Есть только постоянный страх случайного уничтожения. От того, что у Ким Чен Ира или Ахмадинеджада будет с утра плохое настроение, или нас накроет одна из комет, которые в последнее время стали что-то слишком часто летать, или наступит ледниковый период, совсем некстати прервав отпуск. Но это все — не более чем страх перед неподвластным окружающим миром, когда люди вновь осознают себя беспомощными перед Колесом Судьбы.
И это ощущение беспомощности и безысходности и возвращает интерес к другим кругам и колесам — часовым. Современным часам уже совсем нет надобности измерять время. Главное, что в них все вертится и крутится. «Они живые» — повторяют друг за другом производители сложной механики, отвечая на вопрос, чем эти капризные устаревшие механизмы лучше кварца. И эти слова звучат как смертельная ересь с точки зрения средневекового христианина.
На самом деле часы не живые и не мертвые. Они — модель нашего замкнутого мира. Когда люди стремятся к прогрессу, они верят в науку. Когда будущее для них лишь еще одна вариация настоящего, то начинают интересоваться магией и мистикой. Создавая все более совершенные и сложные механизмы, человек ни на шаг не приближается к какому-то результату. Не случайно символом нового часостроения стал турбийон — устройство, которое просто крутится, выполняя какую-то неочевидную функцию, но вообще ничего не показывает.
Практичные скептики и называют механические часы бессмысленной игрушкой. Игрушкой — да, но не бессмысленной. Это попытка экспериментировать с теми картами бытия, которые нам сдали. Наш мир — замкнутый вращающийся шар. И. осознавая это, мы сами начинаем зацикливаться. Усложняя механику, мы тем самым доказываем себе, что даже бесконечно повторяющееся вращение может быть безумно интересным. Механические часы, при всем обилии мифов вокруг них, это символ реальности, а не тоталитарной идеи. На смену мечте о лучшем мире пришел трехосный турбийон. Бессмысленно, зато красиво.
- То есть, ты хочешь сказать, что мы заперты на этой планете, в этом времени, со всеми своими богатствами и суперразвитой техникой и поэтому вновь начали боготворить вращающиеся колеса? - спросил Рик.
- Ну, в общем, да.
- Но ведь это же ужасно депрессивный взгляд на мир! Когда нет цели, а только бесконечные повторы, - воскликнул Джон.
- Может быть. Зато часы - это лучший способ научиться наслаждаться повторением.

P.S. На прошлой неделе Джон прислал мне письмо. Он купил часы. Цифровые — в знак протеста против замкнутого мира.

Опубликовано в журнале "Часовой Бизнес" №1-2008

Портал профессионалов часового бизнеса TimeSeller.ru
При перепечатке активная ссылка обязательна

Теги: 1-2008